Живая вечность
См.: кесарю кесарево (Мф. 22, 21). "Вся душа властям..." (Рим 13, 1). Христианское государство как град на верху горы (Мф. 5, 14). Ср.: проблема легализации однополых браков.
Отделение Церкви от государства - общий принцип, который осуществляется по-разному в разных странах. Противники этого принципа любят ссылаться на Англию - мол, королева там глава Церкви. Прямо как Папа Римский - более того, именно в борьбе с папством английские короли присвоили себе папские прерорагативы. Англиканская Церковь, стоит помнить, не только в Англии – она всюду, где были английские колонии, то есть по всему миру, включая Москву, и этим очень похожа на католическую. Маленькая разница между Папой и британской королевой в том, что у королевы нет реальной власти ни над одним жителем Великобритании, ни над одним членом Англиканской Церкви, а у Папы есть реальная власть не только над гражданами карликового государства Ватикан, но и над тысячами епископов, священников, монахинь, да и прихожан. Очень реальная вертикаль, хотя и не такая безграничная, как некоторым бы хотелось. Ну что, Россия, ты хочешь быть как Англиканская Церковь или как римо-католическая?
Пока Россия соединяет худшие черты обоих. Как в Великобритании, тут многое определяется не формальным законом, а прецедентами – только прецеденты всё какие-то вонючие, сталинистские. Как в Ватикане, тут умеют самого верного поклонника довести до истерики и желания всё бросить. Только вот бросать-то некуда… Так что придётся разделять, придётся… В России сперва нужно обсуждать вопрос, необходимо ли отделение Церкви от государства.
Даже хуже: нужно ли отделять государство от Церкви. Церковь и государство в России едины прежде всего как объект брюзжания. Русский человек бранит одинаково и коррумпированное чиновничество, и коррумпированное духовенство. Не любит Церковь, потому что Церковь поддерживает дурное государство, и не любит государства, потому что оно поддерживает дурную Церковь.
Это брюзжание есть оборотная сторона идолопоклонства перед тем же самым государством и той же самой Церковью. Даже атеисты в России считают, что единственное нормальное православие – то, которое государственное. Что уж удивляться тому, что даже интернационалисты в России считают, что единственно нормальное русское государство – православное, что если Россия станет исламской страной это будет «ужас-ужас-ужас»…
Что если напрячь фантазию чуть дальше выбора соуса к хот-догу? Россия стала исламской страной… Тогда насчёт единства государства и Церкви – то есть, извините, государства и уммы? Будем разделять? А как же - ведь это будет выгодно для Церкви. Как было бы выгодно для Церкви, если бы в нынешней Турции государство не вмешивалось в религиозную жизнь? Тогда бы вернули Церкви и духовную школу, и вообще возможность нормально существовать…
Тонкость в том, что полное разделение Церкви и государства не менее выгодно Церкви, когда она – господствующая, а не угнетённая. Только выгода не материальная, а духовная. Государственная Церковь… Вот до революции выходили десятки православных журналов. Многие из них теперь есть в интернете – американцы оцифровали и выложили. Казалось бы – читай, не хочу… Но – всё это протухло. Это неинтересно. Более того, это было неинтересно в момент написания. Даже цензоры, наверное, зевали, проглядывая.
Потом то же повторилось с коммунизмом – издавали миллионы книг и брошюр, тысячи важных людей защищали диссертации, выпивали на защитах, ссорились из-за карьер, умирали, не понимая, что прожили жизнь напрасно, что всё – всё – забудется через десяток лет. И не потому, что православие победило коммунизм, а потому что их коммунизм был так же отравлен государственностью, как дореволюционное православие.
Государство, может, и хорошо для строительства дорог, но для духовной жизни государство – яд. Ведь государство – это власть, а дух – это свобода. Не безвластие, а именно свобода – разница как между безалкогольным пивом и воздушным шаром.
Господи, в России до сих пор семья не отделена от государства! Частная собственность не отделена от государства! Общество не отделено от государства (почему лукавы лозунги типа «Нужно отделить Церковь от государства, но не от общества»), что уж там о Церкви говорить… С государством слилось столько всего, что у него не остаётся времени на выполнение своих непосредственных обязанностей. Почему Россия – единственная страна, где чиновник берёт взятку не за нарушение своего долга, а за выполнение его. (Всё равно не выполняет – разве что батюшка благословит).
Конечно, единство Церкви и государства – как единство мухи и слона. Самое благожелательное к Церкви государство (нынешнее русское – не самое) всё-таки мешает Церкви летать. Самая благожелательная к государству Церковь ничем существенным ему помочь не может, а вот надоедает ужасно. Что делать? А не быть мухой! Только свободная от государственной любви Церковь – орёл. Ну, государство оно и с Церковью, и без Церкви всё равно слоноподобно. Без Церкви, однако, государство спокойнее, у него нет искушения быть пастырем. А государство спокойнее и нейтральнее – и гражданам веселее.
«Съест-то он съест, да кто ж ему даст» - это ведь тоже про слона… Нужно-то нужно отделить Церковь от государства, но кто ж это даст? На что – как и на прочие пессимистические возгласы - нужно отвечать словами Порфирия Петровича, который из «Преступления и наказания»: «Да Вы сами-с и разделите-с!» Или, кто больше Достоевского любит преферанс: «Кто спрашивает!» - так отвечают преферансисты на вопрос, кому сдавать. Или, если уж по Христу: «Кесарю – кесарево!». Деньги из государственной – не брать, а что взято – вернуть государству. Не сможем сами содержать сами огромный храм? Отдать тем, кто сможет. Останемся ни с чем? Но с Богом! Отделение Церкви от государства – часть рождения в Боге, рождения не личности только, но союза личностей, общины, Церкви не как государственного ведомства, а в подлинном смысле слова – Церкви как единства тех, кто верует в Бога и кому доверяет Бог, что они не сделают Его довеском к Кесарю.
* * *
Христиане часто слышат попрёки: вот, мол, Церковь ваша не выступает в защиту правозащитников, демократии, свободы, поэтому мы её и не любим и в храм не ходим. Но вполне ли разумно полагать, что, если во главе фашистствующего марша шёл человек с иконой, то и во главе антифашистского марша должен кто-нибудь идти с иконой?
Верующему ясно, что человек, который не ходит в Церковь и ругает её, потому что не видит священников на митингах своей партии, не станет посещать храма или лучше относиться к Церкви, если вдруг такие священники станут на этих митингах появляться. Человек с настоящими убеждениями не нуждается во внешних подпорках и не обвиняет других, ищет не их помощи, а старается им помочь.
Когда мы сокрушаемся, что "голос Церкви не слышен" или слышен не там, где надо, мы рассуждаем по логике власти и силы, по логике авторитета - именно так, как рассуждают фашисты и коммунисты. Когда люди Церкви участвуют в политике, пусть даже прогрессивной, именно как люди Церкви, они побуждают тех, кто придерживается других политических взглядов, ненавидеть Церковь, а тех, кто придерживается близких политических взглядов - глядеть на Церковь свысока либо потребительски.
Про Церковь нельзя сказать, что она "должна принимать участие в жизни государства", как нельзя сказать "мужчины должны принимать участие в жизни государства", "семьи должны...", "родившиеся на свет должны"... Церковь - это всего лишь собрание людей (с Богом, но это в скобках). Люди - в государстве? В государстве. Вот через людей Церковь и "участвует", "влияет" и т.п. Другое дело, что до сих у большинства людей представление о Церкви вполне внешнее: Церковь - это руководство церковными общинами. Должны ли священники, епископы и т.п. входить в парламент, консультировать правительство... Могут - на общих правах со всеми прочими жителями страны. Если желают, могут отказаться от этого права. Но требовать, чтобы им предоставили какие-то особые "каналы влияние", помимо выборов и прессы, означает нарушать заповедь "не укради" - не укради голос ближнего своего. Выберут тебя в президенты или в депутаты, - пожалуйста. Не выберут - не лезь через чёрный ход туда, куда не пустили с парадного.
Христианство сформировалось в эпоху, когда политика сводилась к придворным интригам, к борьбе за власть между царскими детьми, вообще к монархии. Христианство в значительной степени выражает веру в Бога языком этого времени: Бог – царь, мы – рабы. «Ты – раб» - это хорошо, когда нужно осадить свою гордыню, унять злость. Но именно христианство внесло в мир жажду свободы и света, жажду любви ко всем. Поэтому не только деспотия, но и демократия – это метафора, которая может быть приложена к Богу. Бог не только Царь, Он и один из нас. Он Богочеловек, Он Сын Божий, он и Сын Человеческий, и поэтому вера и политика – это отношения не только власти, но и отношения дружбы, соработничества, сотворчества.
Всякий человек "имеет право" критически относиться к власти - просто по опыту прошлого,
который подсказывает, что власть портит обладающих властью. Христианин же обязан критически относиться
к власти - исходя из опыта не прошлого, а вечного, который подсказывает, что человек может устоять перед искушением
власти, но не может перестать быть всего лишь человеком.
Христианин делает из царизма метафору, называет Бога царём - и после этого царизм превращается
в метафору. Если приложить земного царя к небесной мерке. открывается ничтожество всякой земной монархии и открывается
величие всякого человека. Христиане привыкли к возможности абсолюта, поэтому именно они утверждают свободу не
как дозволенное людьми, а как повеленное Создателем. Тем более меняется отношение к власти после Христа - Царя
отвергнутого, распятого и воскресшего, создавшего небесную монархию на земле. После этого подростковым пубертатным
бредом оказываются мечтания о том, как бы "истину царям с улыбкой говорить", что делать, "если
бы президентом был я". Каждый во Христе и есть царь, президент, самодержец. Каждый обязан не советовать
царю, а быть царем - среди царей. Конечно, это означает свержение и смерть всякого земного самодержавия.
Заигрывают с властью не столько те люди, которые откликаются на её предложения, сколько те, которые
делают предложения власти. Не предают Бога те церковные иерархи, которые сделали себе карьеру при тирании, которые
и не знали никогда, что такое свободы, которые выращены в колбе несвободы. Они только и умеют, что кормиться
из рук голого короля. По-настоящему же предают Бога те миллионы верующих и неверующих, которым власть ничего
не предлагает - ведь на всех никаких сокровищ не хватит, но которые постоянно клянчат чего-то у власти, которые
только в государственной казне видят источник спасения и решения любых своих проблем. Всякое челобитье Кесарю
вскармливает молоха тирании.
* * *
Этатизм (государственничество) не есть новое явление, однако этатизм вышел на качественно новый уровень в эпоху модерна. Он получил в своё распоряжение технику. К счастью, модерн способен дать этатизму отпор, даёт и будет давать, поскольку уничтожать государство как таковое, лишь бы не допустить государственничества, модерн не готов. Суть же этатизма даже не государство, а власть. Наука, техника, модерн, - всё это используется властью государственной во имя своих целей, как может использоваться во имя своих и ложных целей не государством, а отдельной компанией или даже просто человеком. Не техника, не модернизация, не вера в прогресс виноваты в злоупотреблениях властью. В злоупотреблениях властью виновна власть. Она как тень сопровождает все человеческие дела, и сказать: «Ничего не делай, чтобы власть этим не злоупотребила», всё равно что призвать к самоубийству, к возврату в небытие. Нужно, напротив, делать больше, в каждом деле принимать во внимание возможные злоупотребления. Не всегда нужна защита от дурака, но всегда – защита от власти, даже от власти умного человека.
Простой пример этатизма: использование фамилий для контроля за людьми. Фамилию изобретает свободный человек. В качестве крепостного он был Ванька и Манька, в качестве купца получил фамилию, а в качестве гражданина и отчество. Правительство обрадовалось: только человек убежал из-под контроля барина (который своих и без фамилий знал отлично), как вдруг появилось уникальное сочетания имени, отчества и фамилии. Означает ли это, что нужно возвращаться к именам? Конечно, нет, прежде всего, потому что правительству фамилий мало. Имя, отчество, фамилия повторяются. Правительству лучше бы номер, уникальный номер. Что ж, можно. Дело ведь не в том, пронумерован человек или нет, а в том, что делает пронумерованный человек. Если это номер в концлагере – одно, если это номер на конкурсе проектов – совсем другое.
Механизмы, которые делают государство негодным средством для очень многих целей, хорошо видны на примере религии. Религия страдает, когда государство ею занимается, и, более того, религия страдает, когда религиозные лидеры навязывают религии способ существования, подобный государственному. Например, государство (точнее, государственный чиновник, государственный деятель) неизбежно схематизирует действительность. Он не может и не должен знать жизнь в её разнообразии, его дело отсеивать «второстепенное». Само по себе это нормально и не опасно, однако государство постоянно пытается сделать реальной более удобной для наблюдения, отчётности, контроля. Если трудно посчитать маленькие дома, государство попробует сселить их обитателей в один большой дом. Если трудно посчитать длину извилистых дорог, государство заменит их прямыми дорогами. Государство поступает как изобретатель машины для бритья из анекдота: машина брила не очень хорошо только первый раз, когда обстругивала лицо клиента до очертаний цилиндра.
Такова и та религиозная организация, которая ради удобства управления, наблюдения, отчётности, понятности начнёт игнорировать реальную жизнь своих членов, а то и указывать, как должны люди понимать свой религиозный опыт, каким этот опыт должен быть, а каким не имеет права быть. Хорошо ещё, если организация ограничится подбором в свои ряды людей одного типа (хотя в религиозной жизни разнообразие опыта не меньше, а больше, чем в экономической или политической, и единство достижимо не потому, что опыт един, а потому что Бог един). В истории чаще религиозные организации насиловали своих членов, иногда доходя до убийства непослушных, выкидывая их в смерть, как выкидывают нестандартный – слишком крупный, например – помидор.
В этом отношении Реформация XVI века – и протестантская, и католическая, и её запоздалый православный вариант XVII века – была отнюдь не позитивным явлением. Инвективы Лютера, Беллармина, патриарха Никона в адрес тех, кого они хотели реформировать, очень напоминают инвективы технократов в адрес, например, крестьянства. Обычный лес казался первым «научным» лесоводам слишком бессистемным, хаотичным, опасным для жизни, мрачным. Им хотелось леса-плантации, без подлеска, насквозь просматриваемого, управляемого. Конечно, в обычном лесу много неприятного, есть опасное, но всё-таки больше там хорошего, только непривычного для горожанина. Когда Лютер обличал невежество христиан, пьянство духовенства, - понимал он, что, кроме этого невежества и пьянства, в средневековой религиозности была своя жизнь, христианская, очень здоровая, только основанная не на книжном знании, а на знании повседневном, традиционном, «техническом», по классификации Аристотеля? Конечно, большинство средневековых христиан были «обманками». Но ведь реформаторы ничего тут не смогли изменить – просто в новых условиях те, кто был номинальным христианином, смогли уйти из Церкви. Что, конечно, неплохо. Плохо, что, сооружая новое, более дисциплинированное, стройное, контролируемое христианство, деятели XVI-XVII веков уничтожили огромную часть христианства «земляного», «практического». В России этот процесс совершился на рубеже XX и XXI веков, когда православие стали улучшать с двух концов: государство поставило его на место коммунизма и насадило на свои бюрократические механизмы, неблагоприятные для всего живого, а церковное руководство внутри Церкви стало преследовать всё стихийное, низовое, выбивающееся из-под контроля, как «правое», так и «левое».
Христианство «реформированное» есть обычно христианство упрощённое, стандартизированное и, как результат, бесплодное. Используя евангельскую метафору, можно сказать, что христианство, в котором реальная жизнь подчинена соображениям управления, так же гибнет, как многочисленные эксперименты по созданию громадных, индустриального типа плантаций одного и того же растения. Такие эксперименты в ХХ веке ставились многократно и каждый раз оборачивались провалами. Это не означает, что успешно лишь ковыряние грядкой в своём огороде. Это означает, что успешно лишь то, что делается снизу, а не сверху, при сохранении индивидуальных знаний о мире, индивидуальных особенностей накопления, хранения, передачи знаний. Только личность может сохранить полноту знания, государство же всегда хранит лишь выпотрошенное чучело знания. Централизация может происходить и в сельском хозяйстве, и в религии, но она должна идти снизу и должна быть такой, чтобы «низ» уцелел, а не превратился в мёртвый постамент для «центра». Иначе после первых щедрых урожаев индустриальное поле погибнет, тогда как «отсталый» крестьянин сохранит землю плодородной на многие века. Если преподавать религию в школе, чтобы школьник знал основы, знал сюжеты религиозных картин, то и вырастет человек, который будет знать только «основы», только «сюжеты». Хорошо ещё, если человек этот не будеть считать себя верующим, но ведь люди с такими «основами» иногда считают себя единственно подлинно верующими и пытаются командовать другими – иногда небезуспешно.
* * *
Ах, Бердяев!
"Распятая правда не может осуществляться в мире через кесаря, ибо неизбежно от этого превращается в силу распинающую".
"Клерикализм же всегда имеет условно символическую природу".
"С христианством примирима демократия, но непримиримо признание за демократией абсолютного значения".
И вся история Церкви после 1990 (как и до) точно описывается формулой Бердяев: Лубянка (Кремль, ГПУ) смогла "утвердить в новом государстве старый синодальный строй, пережиток старых инстинктов покорности государственной власти. И печальнее всего то, что в этом течении загублена и скомпрометирована была всякая воля к духовному реформированию и обновлению церкви, к религиозному творчеству".
Есть, конечно, и "эх, Бердяев". Какие-то стереотипы он изжить не мог - ну, так и у меня есть слепые пятна, каковые я не вижу, сколько ни пытаюсь - и современники не видят, такие слепые пятна общие для поколений! - а внучка будет видеть, не вглядываясь! Например - Бердяев: "Государство склонилось перед христианством". Кто бы мог подумать! Государство наклонило христианство - это было. Госудаство похолопило христианство, а заодно и выхолостило. Впрочем, Бердяев это чувствует, только выражает коряво: "В истории христианских государств постоянно Божье воздавалось кесарю".
А чего стоят нападки Бердяева на свободу совести - мол, "религия есть не частное дело, а самое всеобщее дело"! Ошибка в том, что "всеобщее" и "государственное" - качественно разные явления. Государство становится анти-государством, престолом сатаны, когда претендует быть "всеобщим". Всеобщее осуществляется через индивидуальное и личное, соединяемое с другим личным помимо государства. Бердяев же, хотя и отвергает вероисповедное господство через государство, способен лишь на корпоративизм самого экономического пошиба:
"Создание православных рабочих союзов важнее, чем создание православной государственной власти".
Корпоративизм, карикатурно воплотившийся в фашизме. Объединение по месту работы не такая же подмена главных путей как объединение через государство.
Бердяев мило обличает клерикализм:
"И в церкви появились князья и вельможи, которые захотели быть большими, а не слугами. Говоря это, я не имею в ввиду самого факта возникновения иерархического строя в церкви, образования епископата, без которого церковь не могла бы существовать на земле, а клерикальное искажение самого иерархического принципа, извращение епископата, который должен изображать не начальство и не внешний авторитет, а Христа, т. е. жертвенно отдавать себя своей пастве, сливаться с ней".
Ну прямо как будто новоизбранный папа говорит его устами. Что грустно - прошло без малого столетия, а проблема прежняя. Суть ее тот же Бердяев описал:
"Христианство не проникало достаточно реально в жизнь, не осуществлялось в полноте жизни, а лишь условно символизировалось".
Применительно к клерикализации это означает недостаточность изменения внешних форм. Апостол Петр может отказаться даже от общественного транспорта, ходить не в пурпурных ботинках и вообще не в ботинках, а босиком, хотя бы и по снегам, - это все символы, а не реальность. Реальность - слушает он других или нет, дает другим право голоса и решения или нет, решает конфликты окриком или собирает всех заинтересованных в круг. Это ведь управленческое дело, очень реальное, и тут обертка второстепенна.
